С моего сайта

Вечером минувшей субботы я нацелился сходить за карасями, хоть и долбанули черемуховые холода. Однако я в течение дня посматривал на барометр, несмотря на усиливающийся северок и то и дело летящий с ветром дождь: давление держалось стабильно, но главное - внутренний зуд не давал мне покоя. Древний пруд в поле над деревней особенно в мае хорош. В кустах обычно щелкает вечерний соловей, белка какая-нибудь сумасшедшая может мимо пробежать к лесному островку, а главное подведешь поплавок к нарождающимся кувшинкам, подождешь немного, когда он запляшет и побежит, чуть наклонившись, - есть, сидит на крючке карась-толстячок величиной с половину сковородки.

Пруд, выкопанный в незапамятные времена служителями местной церкви, до сих пор пребывающей в руинах, так и называется Игуменским. По меркам российских просторов и водоемов - жалкая лужа метров в пятьдесят в поперечнике. Но карась там добрый ловится до середины июня, а потом словно исчезает, остаются малявки-"пятачки". Вкусовые особенности этого карася в том, что он абсолютно не отдаёт тиной, поскольку пруд более или менее проточный и простирается над торфом. Я навострился готовить из этих карасей уху на якутский манер, когда рыбу чистить и потрошить ни в коем случае не нужно: лишь небольшой надрез делается между ребрами, чтобы вынуть желчный пузырь. С толикой лука и пшена уха на таких карасях просто убойная. Откушаешь тарелочку в сопровождении трех холодных рюмок водки, хлопнешь себя по груди обеими пятернями - всё, жизнь удалась, спасибо неведомым монахам!

Итак, удочки в машине, черви в банке, болтушка из манки - в 20-миллилитровом шприце, прикормка из пропаренной в термосе перловки - в ведерке. Вперед, несмотря на холодрыгу! Приближаясь к Игуменскому пруду, я возликовал: ни одной машины на берегу, обычно в это время заполоненном рыбаками. Значит, я могу ловить там, где захочу. Последние метры до пруда, нагрузившись из багажника, я уже одолевал на крыльях! И... не поверил своим глазам. Пруд был пуст. То есть, совсем пуст. Как тарелка, из которой без остатка выхлебали уху. Я вспомнил как несколько лет назад ходил в местную поселковую администрацию, в которой верховодила тётка с бородавчатым лицом и золотом на всех не прикрытых одежой частях тела: "Отдайте мне Игуменский в аренду - пропадёт пруд!". Она молча вынула Водный кодекс: мол, изучай. Игуменский в этих местах был последним общедоступным прудом. Водоем близ Мащерово "приватизировал" Панинтер, перекрыв все подъезды шлагбаумами. Прудик за Алферово достался Лужкову -  не подойдешь. Разливы в Борихино тоже каким-то макаром прибрали к рукам: не подпускают даже за деньги. Как они обходили Водный кодекс - тайна за семью печатями, а может, и не тайна. Глядя на осиротевшую чашу Игуменского пруда, боковину которого словно чем-то разорвало - может, надолго, может, навсегда - я понял, что он теперь превратился в историю, в прошлое, пополнив мортиролог тысяч сгинувших российских луж, опекаемых водоохранным законодательством...

В дом я вернулся глубоким вечером, как говорится, несолонно хлебавши. Наверное, простудился таки, потому что ночью поднялась температура. За ребрами болит, словно в них кто-то ковырялся в поисках желчного пузыря. Карасевая уха быстро поставила бы меня на ноги. А теперь что, "ребята-демократы, - только чай".